Неточные совпадения
— Что с вами? Вы нездоровы? — сказал он по-французски, подходя к ней. Он хотел подбежать к ней; но, вспомнив, что могли быть посторонние, оглянулся на балконную
дверь и
покраснел, как он всякий раз
краснел, чувствуя, что должен бояться и оглядываться.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее
двери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно
покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду», кончала она.
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у
двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками,
красный, как рак, объявляет, что в доме никого не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
Кити смотрела на
дверь, сбираясь с силами, чтобы не
покраснеть при входе Константина Левина.
— Нет. Вы взгляните на него, — сказал старичок, указывая расшитою шляпой на остановившегося в
дверях залы с одним из влиятельных членов Государственного Совета Каренина в придворном мундире с новою
красною лентою через плечо. — Счастлив и доволен, как медный грош, — прибавил он, останавливаясь, чтобы пожать руку атлетически сложенному красавцу камергеру.
— Что ж Кити прячется от меня? — сказала она, глядя на
дверь и
краснея.
Но только что он двинулся,
дверь его нумера отворилась, и Кити выглянула. Левин
покраснел и от стыда и от досады на свою жену, поставившую себя и его в это тяжелое положение; но Марья Николаевна
покраснела еще больше. Она вся сжалась и
покраснела до слез и, ухватив обеими руками концы платка, свертывала их
красными пальцами, не зная, что говорить и что делать.
В эту минуту он поднял глаза — я стоял в
дверях против него; он ужасно
покраснел. Я подошел к нему и сказал медленно и внятно...
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом
дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!» В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и
красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в
красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в
дверь украдкою глядит.
Вокруг окон и
дверей были
красные отводы.
— A вот и дождались, сударыня, — подхватил Василий Иванович. — Танюшка, — обратился он к босоногой девочке лет тринадцати, в ярко-красном ситцевом платье, пугливо выглядывавшей из-за
двери, — принеси барыне стакан воды — на подносе, слышишь?.. а вас, господа, — прибавил он с какою-то старомодною игривостью, — позвольте попросить в кабинет к отставному ветерану.
Варавка вытаскивал из толстого портфеля своего планы, бумаги и говорил о надеждах либеральных земцев на нового царя, Туробоев слушал его с непроницаемым лицом, прихлебывая молоко из стакана. В
двери с террасы встал Лютов, мокроволосый,
красный, и объявил, мигая косыми глазами...
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У
двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между ног и сложив на эфесе очень
красные кисти рук,
дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
Она отошла от него, увидав своих знакомых, а Самгин, оглянувшись, заметил у
дверей в буфет Лютова во фраке, с папиросой в зубах, с растрепанными волосами и лицом в
красных пятнах.
Пошли не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из
дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда
красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
А иногда она торжественно уходила в самый горячий момент спора, но, остановясь в
дверях,
красная от гнева, кричала...
Эта сцена настроила Самгина уныло. Неприятна была резкая команда Тагильского; его лицо, надутое, выпуклое, как полушарие большого резинового мяча, как будто окаменело, свиные,
красные глазки сердито выкатились. Коротенькие, толстые ножки, бесшумно, как лапы кота, пронесли его по мокрому булыжнику двора, по чугунным ступеням лестницы, истоптанным половицам коридора; войдя в круглую, как внутренность бочки, камеру башни, он быстро закрыл за собою
дверь, точно спрятался.
В прочих комнатах везде было светло, чисто и свежо. Старые, полинялые занавески исчезли, а окна и
двери гостиной и кабинета осенялись синими и зелеными драпри и кисейными занавесками с
красными фестонами — всё работа рук Агафьи Матвеевны.
Минут через пять тихо отворилась
дверь, и медленно, с стыдливою неловкостью, с опущенными глазами,
краснея, вышла Марфенька. За ней Василиса внесла целый поднос всяких сластей, варенья, печенья и прочего.
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся
покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было к
двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Она была очень ярко убрана: стены в ней, или, по-морскому, переборки, и
двери были
красного дерева, пол, или палуба, устлана ковром; на окнах
красные и зеленые драпри.
Утром рано стучится ко мне в каюту И. И. Бутаков и просовывает в полуотворенную
дверь руку с каким-то темно-красным фруктом, видом и величиной похожим на небольшое яблоко. «Попробуйте», — говорит. Я разрезал плод: под
красною мякотью скрывалась белая, кисло-сладкая сердцевина, состоящая из нескольких отделений с крупным зерном в каждом из них.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую
дверь, когда из другой
двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала к печке большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые брови была от пыли повязана белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся
красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
Но не успел помощник подойти к
двери в кабинет, как она сама отворилась, и послышались громкие, оживленные голоса немолодого коренастого человека с
красным лицом и с густыми усами, в совершенно новом платье, и самого Фанарина.
Отворив
двери, Надежда Васильевна увидела такую картину: Данила Семеныч стоял в углу, весь
красный, с крупными каплями пота на лбу, а Василий Назарыч, не помня себя от ярости, бросался из угла в угол, как раненый зверь.
В
дверях столовой он столкнулся с Верочкой. Девушка не испугалась по обыкновению и даже не
покраснела, а посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его сердце режущей болью. Это был взгляд врага, который не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «За что она меня ненавидит?»
Остальное помещение клуба состояло из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо под орех, выцветшие драпировки на окнах и
дверях. Одна комната была отделана в
красный цвет, другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках сидели дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.
Они вошли в совсем пустую комнату с старинной мебелью, обитой
красным выцветшим бархатом. Одна лампа с матовым шаром едва освещала ее, оставляя в тени углы и открытую
дверь в дальнем конце. Лоскутов усадил свою даму на небольшой круглый диванчик и не знал, что ему делать дальше. Зося сидела с опущенными глазами и тяжело дышала.
Веревкин только вздохнул и припал своим
красным лицом к тарелке. После ботвиньи Привалов чувствовал себя совсем сытым, а в голове начинало что-то приятно кружиться. Но Половодов время от времени вопросительно посматривал на
дверь и весь просиял, когда наконец показался лакей с круглым блюдом, таинственно прикрытым салфеткой. Приняв блюдо, Половодов торжественно провозгласил, точно на блюде лежал новорожденный...
Время от времени я выглядывал в
дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали
красные и черные тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
Я вошел в пустую маленькую переднюю и сквозь растворенную
дверь увидал самого Чертопханова. В засаленном бухарском халате, широких шароварах и
красной ермолке сидел он на стуле, одной рукой стискивал он молодому пуделю морду, а в другой держал кусок хлеба над самым его носом.
В сопровождении моей продрогшей собаки взошел я на крылечко, в сени, отворил
дверь, но, вместо обыкновенных принадлежностей избы, увидал несколько столов, заваленных бумагами, два
красных шкафа, забрызганные чернильницы, оловянные песочницы в пуд весу, длиннейшие перья и прочее.
Прочие дворяне сидели на диванах, кучками жались к
дверям и подле окон; один, уже, немолодой, но женоподобный по наружности помещик, стоял в уголку, вздрагивал,
краснел и с замешательством вертел у себя на желудке печаткою своих часов, хотя никто не обращал на него внимания; иные господа, в круглых фраках и клетчатых панталонах работы московского портного, вечного цехового мастера Фирса Клюхина, рассуждали необыкновенно развязно и бойко, свободно поворачивая своими жирными и голыми затылками; молодой человек, лет двадцати, подслеповатый и белокурый, с ног до головы одетый в черную одежду, видимо робел, но язвительно улыбался…
Дверь тихонько растворилась, и я увидал женщину лет двадцати, высокую и стройную, с цыганским смуглым лицом, изжелта-карими глазами и черною как смоль косою; большие белые зубы так и сверкали из-под полных и
красных губ. На ней было белое платье; голубая шаль, заколотая у самого горла золотой булавкой, прикрывала до половины ее тонкие, породистые руки. Она шагнула раза два с застенчивой неловкостью дикарки, остановилась и потупилась.
За небольшим прудом, из-за круглых вершин яблонь и сиреней, виднеется тесовая крыша, некогда
красная, с двумя трубами; кучер берет вдоль забора налево и при визгливом и сиплом лае трех престарелых шавок въезжает в настежь раскрытые ворота, лихо мчится кругом по широкому двору мимо конюшни и сарая, молодецки кланяется старухе ключнице, шагнувшей боком через высокий порог в раскрытую
дверь кладовой, и останавливается, наконец, перед крылечком темного домика с светлыми окнами…
Звонок; она немного
покраснела и улыбнулась; шаги,
дверь отворяется.
Слушайте-послушайте,
Государевы люди,
Государеву волю!
Идите в
красные ворота
На
красный царский двор!
Вереи точены,
Ворота золочены.
С
красного двора в новы сени,
На частые ступени,
В дубовые
двери,
В государевы палаты,
Суд судить, ряд рядить.
Когда моему сыну было лет пять, Галахов привез ему на елку восковую куклу, не меньше его самого ростом. Куклу эту Галахов сам усадил за столом и ждал действия сюрприза. Когда елка была готова и
двери отворились, Саша, удрученный радостью, медленно двигался, бросая влюбленные взгляды на фольгу и свечи, но вдруг он остановился, постоял, постоял,
покраснел и с ревом бросился назад.
По счастию, мне недолго пришлось ломать голову, догадываясь, в чем дело.
Дверь из передней немного приотворилась, и
красное лицо, полузакрытое волчьим мехом ливрейной шубы, шепотом подзывало меня; это был лакей Сенатора, я бросился к
двери.
Тут он отворотился, насунул набекрень свою шапку и гордо отошел от окошка, тихо перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у
двери в это время завертелась:
дверь распахнулась со скрыпом, и девушка на поре семнадцатой весны, обвитая сумерками, робко оглядываясь и не выпуская деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке горели приветно, будто звездочки, ясные очи; блистало
красное коралловое монисто, и от орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая на щеках ее.
— О, не дрожи, моя
красная калиночка! Прижмись ко мне покрепче! — говорил парубок, обнимая ее, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне у него на шее, и садясь вместе с нею у
дверей хаты. — Ты знаешь, что мне и часу не видать тебя горько.
— Славно! славная работа! — сказал преосвященный, разглядывая
двери и окна. А окна все были обведены кругом
красною краскою; на
дверях же везде были козаки на лошадях, с трубками в зубах.
Через несколько минут легкий стук в
дверь, и вошел важный барин в ермолке с кисточкой, в турецком халате с
красными шнурами. Не обращая на нас никакого внимания, он прошел, будто никого и в комнате нет, сел в кресло и стал барабанить пальцами по подлокотнику, а потом закрыл глаза, будто задремал. В маленькой прихожей кто-то кашлянул. Барин открыл глаза, зевнул широко и хлопнул в ладоши.
Темь. Слякоть. Только окна «Каторги» светятся
красными огнями сквозь закоптелые стекла да пар выходит из отворяющейся то и дело
двери.
К полуночи этот переулок, самый воздух которого был специфически зловонен, гудел своим обычным шумом, в котором прорывались звуки то разбитого фортепьяно, то скрипки, то гармоники; когда отворялись
двери под
красным фонарем, то неслись пьяные песни.
За стеклянной
дверью порой мелькали в коридоре изумленные лица надзирателей или инспектора, привлеченных странными выкрикиваниями желто —
красного попугая… Но, когда Лотоцкий проходил из класса в учительскую, — сдержанный, холодный, неприступный и сознающий свою образцовость, — никто не решался заговорить с ним о том, что его класс напоминает порой дом сумасшедших.
Снова я торчу в окне. Темнеет; пыль на улице вспухла, стала глубже, чернее; в окнах домов масляно растекаются желтые пятна огней; в доме напротив музыка, множество струн поют грустно и хорошо. И в кабаке тоже поют; когда отворится
дверь, на улицу вытекает усталый, надломленный голос; я знаю, что это голос кривого нищего Никитушки, бородатого старика с
красным углем на месте правого глаза, а левый плотно закрыт. Хлопнет
дверь и отрубит его песню, как топором.
Не докладываясь, Рогожин прямо ввел князя в одну небольшую комнату, похожую на гостиную, разгороженную лоснящеюся перегородкой, из
красного дерева, с двумя
дверьми по бокам, за которою, вероятно, была спальня.
Вот, на повороте аллеи, весь дом вдруг глянул на него своим темным фасом; в двух только окнах наверху мерцал свет: у Лизы горела свеча за белым занавесом, да у Марфы Тимофеевны в спальне перед образом теплилась
красным огоньком лампадка, отражаясь ровным сиянием на золоте оклада; внизу
дверь на балкон широко зевала, раскрытая настежь.